Орикс послушалась и сделала, как просили. Она примерно понимала, что он еще от нее захочет, — другие дети уже все знали о таких вещах и спокойно их обсуждали, смеялись. За то, что нужно этому человеку, люди платят кучу денег, и в городе были специальные места, куда такие люди могли пойти, но некоторые туда не хотели, они там на виду, им стыдно, они по дурости желали все устроить сами, и этот был из таких. Орикс знала, что сейчас мужчина снимет с себя всю одежду или только часть; он так и поступил. Он явно был доволен, когда увидел, что Орикс смотрит на его пенис — длинный и волосатый, как и этот человек, и чуть изогнут — будто маленький локоть. Потом человек опустился на колени, и его лицо оказалось прямо перед ней.

Какое у него было лицо? Орикс забыла. Помнила уникальность его члена, а уникальности лица не помнила.

— У него было такое лицо, как будто совсем никакого не было, — сказала она. — Мягкое, как клецка. И большой нос, как морковка. Длинный белый членонос. — Она засмеялась, прижав ладони ко рту. — Не как у тебя, Джимми, — прибавила она на случай, если Джимми смутился. — У тебя прекрасный нос. Очень красивый, поверь мне.

— Я тебе не сделаю больно, — сказал мужчина. У него был такой жуткий акцент, что Орикс чуть не захихикала, но она знала, что хихикать не полагается. Она застенчиво улыбнулась, а человек взял ее руку и положил себе на член. Довольно мягко положил, но Орикс видела, что человек сердится. Сердится и очень спешит.

А потом в комнату неожиданно ворвался дядя Эн — как? Наверное, у него был ключ, может, ему дал ключи кто-то из отеля. Дядя Эн схватил Орикс, обнял, назвал своим маленьким сокровищем и заорал на мужчину, который очень испугался и нащупывал свою одежду. Он запутался в штанах и заскакал на одной ноге, что-то пытаясь объяснить, и Орикс стало его жалко. Потом человек отдал дяде Эн деньги, много денег, все, что были в бумажнике, и дядя Эн унес Орикс из комнаты на руках, словно дорогую вазу, по-прежнему бормоча и хмурясь. Но на улице засмеялся, пошутил про то, как мужчина прыгал, запутавшись в штанах, и похвалил Орикс, а потом спросил, не хочет ли она снова поиграть в эту игру.

Такая у нее появилась игра. Ей было немного жаль этих мужчин; дядя Эн говорил, что они это заслужили, им еще повезло, что он не звонит в полицию, но Орикс все равно переживала, что участвует в этом. В то же время ей нравилось. Она чувствовала себя очень сильной оттого, что мужчинам казалось, она беспомощная, а беспомощной она не была. Это они беспомощные — скоро им придется мямлить слова извинения с этим ужасным акцентом и прыгать по роскошному номеру на одной ноге с голым задом, волосатым или гладким, любой формы и размера; мужчины будут прыгать, а дядя Эн ругаться. Иногда они плакали. А что касается денег, мужчины выворачивали карманы, опустошали бумажники, отдавали дяде Эн все и благодарили, что он согласился взять. Они не хотели сидеть в тюрьме, особенно в этом городе, где тюрьмы совершенно не похожи на отели, а суда ждешь целую вечность. Они хотели побыстрее сесть в такси, нырнуть в самолет, улететь в небо и никогда не возвращаться.

— Маленькая СюСю, — говорил дядя Эн, опуская Орикс на землю возле отеля. — Ты у меня просто умница! Хотел бы я на тебе жениться. Пойдешь за меня замуж?

Тогда Орикс не могла получить ничего более похожего на любовь и была счастлива тем, что есть. Но что надо ответить: да или нет? Орикс знала, что это не настоящее предложение, просто шутка: ей всего пять лет, ну, может, шесть или семь, она не могла выйти замуж. К тому же другие дети говорили, что у дяди Эн есть взрослая жена, которая в другом месте живет, и другие дети тоже есть. Его настоящие дети. Они ходят в школу.

— Можно я послушаю твои часы? — спросила Орикс, застенчиво улыбаясь. Вместо того чтобы, имела в виду она. Вместо того чтобы выходить за тебя замуж, вместо того чтобы отвечать на твой вопрос, вместо того чтобы становиться твоим настоящим ребенком. Тогда он засмеялся громче и приложил часы к ее уху, но никакого тоненького голоска она не расслышала.

Джаз Деткилэнда

Однажды к ним пришел другой человек, которого они раньше не видели — высокий и тощий, выше дяди Эн, рябой, в одежде не по размеру, — и сказал, что все они пойдут с ним. Дядя Эн продал свой цветочный бизнес, сказал этот человек; цветы, продавцов цветов и все остальное. Дяди Эн нет, он переехал в другой город. Теперь высокий человек будет главным.

Примерно год спустя Орикс сказали — одна из девочек, что сначала жила в комнате с матрасами, а потом опять возникла в новой жизни Орикс, в киножизни, — эта девочка сказала, что человек им наврал и все было совсем не так. На самом деле дядю Эн нашли с перерезанным горлом — он плавал в городском канале.

Эта девочка видела его. Нет, не так — она сама его не видела, но знала кого-то, кто видел. Дядя Эн, совершенно точно. Живот раздулся, как подушка, лицо опухло, но это все равно был дядя Эн. Голый — наверное, кто-то забрал одежду. Может, другой какой человек, не тот, кто убил, а может, именно он, трупу одежда ни к чему, да еще такая хорошая. Часов на дяде Эн тоже не было.

— И денег не было, — сказала та девочка и засмеялась. — Нет карманов, нет и денег.

— В городе были каналы? — спросил Джимми. Может, так он вычислит, что это был за город. В те дни ему хотелось узнать как можно больше — про Орикс, про те места, где она жила. Хотелось найти каждого, кто причинил ей боль, каждого, кто заставил ее плакать, и покалечить их всех. Он истязал себя мучительным знанием: любой добела раскаленный факт загонял себе под ногти. Чем больнее ему, тем больше — Джимми не сомневался — он ее любил.

— Да, там были каналы, — ответила Орикс. — Фермеры и садовники по ним в город приплывали. Привязывали свои лодки и торговали прямо с причалов. Очень красиво, если смотреть издали. Столько цветов. — Она поглядела на Джимми. Она почти всегда знала, о чем он думает. — Но каналы есть во многих городах, — сказала она. — И реки. Реки — очень полезная вещь, туда можно скидывать мусор, трупы, новорожденных детей и дерьмо. — Орикс не нравилось, когда он ругался, но она время от времени использовала плохие слова, как сама их называла, потому что его это шокировало. И если она принималась ругаться, выяснялось, что у нее богатый запас бранных слов. — Не переживай так, Джимми, — прибавила она уже мягче. — Это было очень давно. — Чаще всего она будто хотела защитить его от собственного образа—от прошлой себя. Чтобы он видел в ней только лучшее. Ей нравилось сиять.

Дядя Эн закончил жизнь в канале. Ему не повезло. Не заплатил нужным людям или, может, мало заплатил. Или они пытались купить его бизнес и его не устроила цена. Или, может, дядю Эн сдали его же помощники. Все что угодно могло произойти. А может, несчастный случай, незапланированное убийство, может, всего лишь ограбление. Дядя Эн был неосторожен, вышел из дома без охраны. Хотя неосмотрительным дядю Эн не назовешь.

— Я плакала, когда узнала, что с ним случилось, — сказала Орикс. — Бедный дядя Эн.

— Почему ты его защищаешь? — спросил Джимми. — Он же таракан, червяк мерзкий!

— Я ему нравилась.

— Ему деньги нравились!

— Разумеется, Джимми, — сказала Орикс. — Всем нравятся деньги. Но он мог со мной сделать что-нибудь похуже, а он не сделал. Я плакала, когда узнала, что он погиб. Плакала, плакала, никак не могла перестать.

— Что похуже? Что может быть хуже?

— Джимми, ты слишком переживаешь.

Детей вывели из комнаты с серыми матрасами, и Орикс больше никогда ее не видела. С большинством детей, которые там жили, Орикс тоже не встречалась. Их разделили, одни пошли в одну сторону, другие — в другую. Орикс продали человеку, который снимал кино. С киношником поехала она одна. Он сказал ей, что она очень красивая девочка, и спросил, сколько ей лет, но она не знала, что ответить. Он спросил, хочет ли она сниматься в кино. Она никогда не видела кино и не знала, хочет ли в нем сниматься, но человек спрашивал так, словно подарок обещал, и она ответила «да». Она уже разбиралась, когда от нее ожидается «да».