Теперь лучше. Нет повода для паники, пока нет. На кухне он находит спички и прикуривает. После нескольких затяжек кружится голова, но он все равно абсолютно счастлив.

— Если бы тебе было девяносто и ты мог бы в последний раз потрахаться, точно зная, что это тебя убьет, ты бы согласился? — спросил однажды Коростель.

— Спрашиваешь, — откликнулся Джимми.

— Маньяк, — констатировал Коростель.

Шаря в кухонных шкафах, Снежный человек неожиданно для самого себя принимается напевать. Плитки шоколада, настоящего шоколада. Банка растворимого кофе, сухие сливки, сахар. Креветочное масло для крекеров, суррогатное, но съедобное. Сырная паста в тюбике, майонез. Овощной быстрорастворимый суп с лапшой, со вкусом курицы. Крекеры в пластиковой коробке. Энергетические батончики. Золотое дно.

Он собирается с силами и открывает холодильник, надеясь, что эти ребята не держали там слишком много настоящей еды и вонь будет не ужасна. Хуже всего — некогда замороженное мясо стухло в потекшей морозилке, такое он видел не раз в первые дни, когда шарился по плебсвиллям.

Больше ничего вонючего — гнилое яблоко, серый замшелый апельсин. Две бутылки пива, закрытые — настоящее пиво! Коричневые бутылки со старомодными узкими горлышками.

Он открывает пиво, выпивает полбутылки. Теплое, но какая разница? Потом садится за стол, ест креветочное масло, крекеры, сырную пасту и майонез, а на десерт — ложку кофе, смешанного со сливками и сахаром. Растворимый суп, шоколад и энергетические батончики он оставляет на потом.

В одном шкафу он находит механический радиоприемник. Он помнит, как начали такие выдавать, — на случай торнадо, потопов и прочих форс-мажоров, когда электроника выходит из строя. У его родителей был такой, когда они еще были его родителями, он часто с ним потихоньку играл. Там была ручка, ее нужно было крутить для подзарядки; заряда хватало на полчаса.

Радиоприемник вроде функционирует, Снежный человек крутит ручку. Он не ждет, что на него обвалится шквал голосов, но ведь ожидание и желание — разные вещи.

Помехи, снова помехи, еще помехи. Он прослушивает всю частоту AM, потом FM. Ничего, только этот звук, точно свет звезд пробивается через толщи космического пространства: ккккккк. Снежный человек ищет на коротких волнах. Очень медленно и осторожно крутит ручку настройки. Может, есть другие страны, далекие страны, где люди спаслись, — Новая Зеландия, Мадагаскар, Патагония — вот такие.

Но они бы не спаслись. Большинство, по крайней мере. Когда все началось, эта штука перемещалась по воздуху. Желание и страх универсальны. И они же — могильщики человечества.

Ккккк. Ккккк. Ккккк.

О, поговори со мной, умоляет он. Скажи что-нибудь. Скажи что угодно.

Неожиданно он слышит голос, человеческий голос. К несчастью, тот говорит на языке, похожем на русский.

Снежный человек не верит своим ушам. Он не один — есть еще кто-то, где-то есть такой же человек. И он знает, как обращаться с коротковолновым передатчиком. А если есть один, значит, могут быть и другие. Но от этого человека толку никакого, он слишком далеко.

Мудрила! Он забыл про служебный диапазон. Им же говорили — если катастрофа, используйте его. Если поблизости кто и есть, он на служебном диапазоне.

Снежный человек вертит ручку. Прием, вот что надо попробовать.

Кккккккк.

Затем слабеющий мужской голос:

— Кто-нибудь меня слышит? Есть там кто-нибудь? Вы меня слышите? Прием.

Снежный человек жмет на кнопки. Как посылать сообщения? Он забыл. Где эта долбаная кнопка?

— Я здесь, я здесь! — кричит он. Снова прием. Тишина.

Но он уже сомневается. А не слишком ли опрометчиво он поступил? Откуда он знает, что это был за человек? Вполне возможно, обедать с ним не захочешь. Но все равно он радуется, почти в восторге. Теперь есть шанс.

Стена

Снежный человек был в таком трансе — от возбуждения, от еды, от голосов по радио, — что забыл про порез на ноге. И теперь порез напоминает о себе: неприятное покалывание, будто в ступне застрял шип. Снежный человек садится за кухонный стол, задирает ногу повыше, осматривает. Похоже, осколок бутылочного стекла еще там. Он пытается его подцепить — не помешал бы пинцет или хоть ногти подлиннее. Наконец ему удается ухватиться, он выдергивает осколок из ноги. Больно, но крови немного.

Он промывает рану пивом, ковыляет в ванную и роется в аптечке. Ничего полезного, если не считать тюбика солнцезащитного крема — для пореза не подойдет, — давным-давно просроченного антибиотика, которым Снежный человек мажет рану, и остатков лосьона для бритья, который пахнет лимонной эссенцией. Он выливает на рану и лосьон — по идее, в нем должен содержаться спирт. Может, надо поискать чистящее средство или что-то в этом роде, но он боится переборщить, сжечь ступню. Придется скрестить пальцы на удачу: если в рану попала инфекция, передвигаться будет сложнее. Не стоило забывать про порез; пол внизу, наверное, кишмя кишит бактериями.

Вечером он любуется закатом в узкое окошко. Красиво, наверное, было, когда все десять камер включены, можно увидеть полную панораму, подрегулировать яркость, прибавить красного цвета. Курнуть, откинуться в кресле и парить на седьмом небе. Но на него смотрят пустые лица экранов, и приходится довольствоваться реальностью — кусочком неба в окне, оранжевый, потом фламинго, кроваво-красный, клубничное мороженое, смена гаммы там, где должно быть солнце.

В бледнеющем розовом свете свиноиды, которые ждут его внизу, похожи на маленькие пластиковые статуэтки — псевдо-пасторальные поросятки. Нежно-розовые, безобидные, как многие вещи на расстоянии. Сложно себе представить, что они желают ему зла.

Наступает ночь. Снежный человек лежит на койке — той, что застелена. Я лежу там, где когда-то спал мертвец, думает он. Он не знал, что случится. Не догадывался. В отличие от Джимми, который мог догадаться, но не догадался все равно. Интересно, если б он убил Коростеля раньше, это бы что-нибудь изменило?

Здесь слишком жарко и душно, хотя ему удалось открыть аварийные вентиляционные отверстия. Он не может заснуть, поэтому зажигает свечку — жестяной контейнер с фитилем из аварийного комплекта, на этой свечке при желании можно вскипятить суп — и прикуривает еще одну сигарету. В этот раз голова почти не кружится. Все бывшие привычки живут где-то в теле, дремлют, как цветы в пустыне. В подходящих условиях расцветут пышным цветом.

Он листает распечатки с порносайтов. Но все эти женщины — не его тип, слишком вульгарные, слишком накрашенные, слишком очевидные. Перебор хитрости и макияжа, языки чересчур напоминают коровьи. Он чувствует испуг, а не похоть.

Уточнение: испуганную похоть.

— Как ты мог, — бормочет он, уже не в первый раз, мысленно совокупляясь с проституткой, наряженной в китайский халат красного шелка и туфли на шестидюймовых каблуках, с вытатуированным драконом на заднице.

О, милый.

В жаркой комнатке ему снится сон: снова мать. Нет, мать ему никогда не снится — только ее отсутствие. Он сидит на кухне. Опять сквозняк, который фыркает ему в уши, закрывается дверь. На крючке висит халат, лилового цвета, пустой, страшный.

Снежный человек просыпается, у него колотится сердце. Он вспоминает, что после ее исчезновения надевал этот халат. Халат еще хранил ее запах, какие-то ее жасминовые духи. Он смотрел на себя в зеркало: мальчишеская голова, отработанный рыбий взгляд и тонкая шея, утопающая в ярком женском халате. Как он ненавидел ее тогда. У него перехватывало дыхание, ненависть душила его, слезы ненависти катились по щекам. Но он стоял, обхватив себя руками.

Ее руками.

Он ставит голосовой электронный будильник так, чтобы тот включился за час до восхода, гадая, когда это случится.